Главное сегодня

29/03/2024 ВСЕ НОВОСТИ
24.05.10 05:35
| Просмотров: 96 |

Кино в ритме жизни

Владимир Соловейчик

Вечерним теплым - практически летним - майским вечером я располагаюсь напротив экрана телевизора, чтобы еще раз – уж не помню точно, в который именно - получить удовольствие от просмотра ленты Милоша Формана «Вальмон». Удивительно, но с самого своего появления на экране, вот уже двадцать два с лишним года, этот фильм, образы героев, своеобразная интонация, мягкий и симпатичный, типично чешский юмор сопровождают меня по жизни. Так уж получилось…

Выход «Вальмона» на экраны совпал по времени со взлетом горбачевской перестройки, ее самым романтичным и самым оптимистическим этапом, «временем надежд»: эпохой гласности, первых союзных свободных выборов, перемен на Востоке Европы. В глазах многих тогдашних советских и восточноевропейских интеллигентов одним из символов новых веяний в тогдашнем социалистическом лагере как раз и стало триумфальное возвращение лент «голливудского эмигранта» Формана, покинувшего Чехословакию еще в конце 60-х и бывшего с тех пор если и не «героем Пражской весны», то, как минимум, «фигурой умолчания» в условиях тогдашней культурной политики.

Снятая накануне весьма широко отмеченного 200-летнего юбилея Великой Французской революции, как предусмотрительно отметил мэтр, «по очень вольным мотивам», эта экранизация известного романа в письмах Шодерло де Лакло «Опасные связи» воспринималась еще и как мастерски сделанная, эстетически выверенная и весьма наглядная иллюстрация «деградации нравов и распада» обреченного на уход старого общества. То есть того мира, который с неизбежностью вскоре после времени действия фильма – лет через 20-25 - уступит во всей Европе место новой действительности, той, где торжествуют ценностей Декларации прав человека и гражданина. Миру буржуазному, победившему в 1789 году феодализм и монархию, а спустя двести лет – иерархические общества «реального социализма».

Долгие годы я более не обращался к этой ленте. Не до того было, насыщенное, спрессованное событиями время, те самые «проклятые 90-е», когда «все переворошилось и только-только укладывалось». Десятилетие завершилось, и осенним вечером 2001 года я случайно, у друзей, вновь увидел блистательный дуэт Аннет Бенинг и Колина Ферта. Досмотрел до конца, возможно немного обидев гостеприимных моих тогдашних хозяев тем, что предпочел их обществу тонкую и запутанную интригу персонажей Милоша Формана. «Игра любви и мести», влечение и соперничество, борьба честолюбий – какое пространство для страстей, какая житейская достоверность, как это похоже на наш сегодняшний мир! Внешне – иной, по сути, однако, все тот же: мир зря растраченных жизненных сил и утраченных иллюзий. Среди соблазнений и дуэлей, любви-ненависти и любви-сострадания очень четко осознал я в тот момент простую истину, ради которой, видимо, маститый режиссер и обратился к классическому творению французской литературы. Она, как мне показалось, такова: предложенные светским обществом «жестокие игры» оплетают живые человеческие чувства таким количеством лжи и фальши, такой циничной паутиной, из которой вырваться без потерь никому не удается, а если и получается, как Вальмону в финале, то цена получения свободы от условностей и осознания самого себя велика запредельно. Цена эта – жизнь. Печальный вывод, сделанный грустным вечером ненастного дня самого начала «пустых нулевых»…

И вот – новая встреча. Скажу сразу, смотрится как будто впервые. Не оторваться: и игра актеров, и динамичное развитие действия, и волшебная музыка барокко – все несет искушенному зрителю редкостное наслаждение. И все напоминает о том, что это – не просто любовная история в сочетании с «назидательным романом о повреждении нравов». Что это – отражение средствами кино светлого «Века Просвещения», времени нищеты и философии, когда уже слышны раскаты грядущей бури, заглушаемые пока милыми звуками менуэта. От иерархии парижского света и нравов провинциальной знати – лишь шаг к осознанию того, что блистательные энциклопедисты именовали «философией обольщения». Тогда чувство физическое, любовь к женщине, обладание, наслаждение стало не только весьма близко обычным людям (а не только трубадурам и менестрелям, возвышенным дворянам), стало общепринятым в нашем современном понимании. Эти чувства с наибольшей выпуклостью и наглядностью символизировали крах средневековых представлений о христианской морали, преодоление ее не только в мире идей, но и в повседневной житейской практике.

Финал фильма в таком контексте предстает не просто своеобразным счастливым концом, эдаким формановским «хэппи-эндом», которого в самом романе-первоисточнике, кстати, нет и в помине, а еще и подтверждением излюбленного просветителями тезиса о том, что «прогресс не остановим» и «варварство так или иначе уступит свое место разуму». Не важно, логическому разуму математических рядов, диалектическому разуму атеистических трактатов или чувственному и пряному разуму торжествующей над ханжеством и проистекающими из стародавних комплексов предрассудками живой плотской любви. Той самой любви к женщине, которая, к примеру, для Дени Дидро была сродни любви к философии и к постижению истины. Ибо без первой нет нужды во втором. И наоборот.